Вынырнув из-за угла, ярко-алый «кадиллак» с откидным верхом бесшумно подкатил к тротуару и припарковался между лазоревым «бьюиком» и тёмно-синим «джипом».

Знойные июльские сумерки стояли сверхплотной стеной, подпираемой оглушительным стрёкотом цикад. Подъездная дорога матово блестела в свете тусклых фонарей, окружённых неровными ореолами освещённой листвы, и в отблесках неоновой вывески «У конопатого Бенджи», извилисто отражавшейся в луже бензина рядом со стоянкой. Где-то вдали, по ту сторону мрака, лаяли цепные псы. В воздухе отчётливо воняло пережаренным картофелем-фри, рвотными массами, пивом, мочой, дёгтем, разогретой резиной и старым дерьмом.

За рулём «кадиллака» сидел черномазый франт в белой рубашке с громадным воротником, неглаженные края которого были выпущены на лацканы полосатого пиджака. Чёрный блестящий нос, осёдланный большими округлыми защитными очками в оправе персикового цвета, низко нависал над подбритыми голубоватыми усиками. На заднем сиденье полуразвалился кокаинистый пуэрториканец в шикарном белом костюме и расстёгнутой до пупка цветастой сорочке. Соломенная жёлтая шляпа, надвинутая на самый лоб, бросала густую тень на измождённое, вытянутое лицо. Левая ладонь вяло рылась в распахнутой ширинке, а правая кисть, унизанная устрашающей коллекцией перстней, безучастно постукивала пальцами по крылу автомобиля. Из радиоприёмника горланила разудалая музыка, пересыпанная горохом звучных испанских словечек, в такт которой безуспешно пытались попасть пальцы пуэрториканца.

— Что это за гадюшник, Мак? — гнусаво промямлил пуэрториканец, не меняя своего положения.

— Это самый отпетый гадюшник во всей округе, Лопес. Конопатый Бенджи! Может, слыхал?

— Как не слыхать! Только что мы здесь забыли, старина? Неужто тебе наскучили твои большие чёрные яйца и ты решил оставить их здешним поварам, чтобы они приготовили на ужин чумовую чёрную глазунью с беконом?

— Заткни свою тощую пасть, ублюдок! Ты не понимаешь, что значит по-настоящему веселиться! Это местечко как раз для меня. А если ты перетрухал за свою плешивую задницу, то сиди здесь и дрочи на Луну!

Пуэрториканец вытащил руку из ширинки и полез во внутренний карман пиджака за порошком. Пакетик выпал из рук и просыпался на сиденье. Пуэрториканец сдавленно выругался, поднял пакетик и неуверенным движением насыпал извилистую дорожку на лезвии перочинного ножа. Заткнув одну ноздрю, с громким свистом всосал порошок и, откинувшись назад, расслабленно завещал:

— Вечно ты кипятишься по пустякам, Мак... Я всего лишь проявил заботу о твоих замечательных чёрных яйцах, а ты разорался, как чёртова баба... Ты же знаешь, я тоже люблю веселиться... Помнишь ту разборку в «Сладенькой Бэтси»?.. А наши «гастроли» в Канаде?.. Как я вставил тому олуху в дурацком пончо?.. Да я за тебя горой, приятель!

Пуэрториканец внезапно оживился, потянулся к голове негра и крепко поцеловал её в висок. Негр полуобернулся, и они со смехом потрепали друг друга по плечу.

— Ах, ты грязная латиносская клуша! — ласково проворковал черномазый.

— Мой обугленный негритосик! — подвыл ему пуэрториканец.

— Пошли веселиться, мать твою! — закричал негр, широко распахивая дверцу.

— Пошли, мать твою!!

Как только они вышли из машины и приблизились к двери глухо бухтящего заведения, та неожиданно отворилась, выплюнув наружу кратковременный вопль назревавшего внутри беспредела и вытолкнув на тротуар смутную личность в ковбойском облачении, чтобы тут же захлопнуться. Упавший ковбой встал на ноги и, печально всмотревшись в негра и пуэрториканца, сказал осипшим голосом, на деревенский лад покачивая головой:

— Не советую вам заходить туда, парни, ой не советую...

Негр с пуэрториканцем обменялись вспыхнувшими вглядами, и каждый сжал в кармане штанов рукоятку револьвера. Но не успели они рвануть на себя ручку двери, как дверь распахнулась сама и вышвырнула в их объятия огромного патлатого дебила в кожаном жилете и с окровавленной русой бородой впридачу. Пуэрториканец еле устоял на ногах под весом этого жирного мотоциклиста, а негр вовремя засадил ему кулаком в переносицу и оттолкнул его инертную тушу в сторону. Не медля ни секунды, оба приятеля один за другим перешагнули порог бара и очутились внутри.

На первый взгляд, ничего чрезвычайного здесь не происходило. Сквозь густую седую мглу проступали столики, залитые виски и засыпанные пеплом, за которыми восседала в самых непринуждённых позах разношёрстная шумная публика. Длинноногие официантки с массивными обнажёнными грудями разносили заказы, лавируя между столами и посетителями. За стойкой деловито суетился сам Бенджи — рыжеволосый небритый толстяк в клетчатой рубашке второй свежести и защитном комбинезоне, которому помогали две полуголые девицы с соблазнительными формами. Негр и пуэрториканец заказали себе по тройному бурбону и, став у стойки, принялись рассматривать публику, по преимуществу состоявшую из тупо напивающихся ублюдков, и мельтешивших перед глазами девиц. По мере опорожнения бурбона пуэрториканец запал на одну пышнозадую блондинку и, подловив её в уголке, стал договариваться о минете. Сошлись на пятидесяти баксах.

Стены туалетной кабинки были сплошь исписаны и изрисованы всякой похабщиной, но девица лихо работала ртом, так что минут через десять всё было кончено. Пуэрториканец вытер член о её завитые волосы и пообещал, что в следующий раз непременно заплатит.

Когда он вышел из сортира, в воздухе явственно запахло гарью. Негр посмотрел на него поверх очков красноречивым взглядом и громко цокнул языком, а затем заглотил остатки второго тройного бурбона и для начала стукнул стаканом по стойке.

Из-за дальнего столика неспеша поднялся белобрысый расист с тонкими губами и бейсбольной кепкой на затылке, вальяжно пересёк зал и остановился перед пуэрториканцем, поигрывая кастетом. Спокойно уставившись на него очумевшими красными глазами, он с расстановкой произнёс, растягивая слова:

— Ты мно-ого на себя берё-ошь, абрико-осовый ссу-укин ссы-ын.

— Как ты назвал моего друга, выцветшая гнида? — мгновенно встрепенулся негр и вцепился своей чёрной лапой в белую шею расиста. Расист сжал в кулаке кастет и заехал коленом в живот негру, а кулаком — в нос пуэрториканцу. Слизав кровь с кулака, он харкнул в лицо скрючившемуся черномазому.

— За рабо-оту белой де-евушки надо плати-ить, ублю-удки, — медленно процедил расист, огрев негра по спине.

Тем временем пуэрториканец незаметно вытащил из кармана пистолет и, стреляя в упор, всадил в грудь расиста четыре пули. Дымящаяся кровь забрызгала голые груди взвизгнувшей официантки, и расист забился на полу в конвульсиях. Из-за дымной завесы показался пожилой верзила-индеец и, присоединившись к цветным, занял боевую стойку. Оклемавшийся негр тоже вытащил пистолет и, схватив окровавленную официантку за волосы, заставил её стать на колени и засунул ей в рот широкое стальное дуло.

— Она будет сосать мою пушку и глотать пули, если я этого захочу! — заорал он во всю глотку, безумно вращая белками. — Вы всё поняли, уроды?

Заложница, вся в слезах, смотрела на него снизу затравленным взглядом. Пуэрториканец поставил её на четвереньки, разорвал на ней трусики и затолкал дуло своего револьвера в её анальное отверстие. Официантка сдавленно завыла. Негр с пуэрториканцем переглянулись и одновременно выстрелили. Одна пуля прошла навылет через голову, и кровавые ошмётки мозгов забрызгали волосы. Труп девушки рухнул на труп расиста.

— Кому ещё мешают его мозги? — вопил негр, обводя звериным взглядом притихшую толпу и сжимая обеими руками пистолет. — Клянусь влагалищем моей матери, я живо разгружу ему черепок!

Неожиданно негр вскрикнул и упал как подкошенный сверху на убитую официантку. Все взоры устремились к выходу. В проёме двери стоял здоровенный полицейский, державший на мушке пуэрториканца и индейца.

— Бросай оружие, ублюдки! — заревел он, гремя наручниками, и добавил со смехом: — Давно я на вас охочусь, ха-хха-хха!..

Смех полицейского внезапно пресёкся, и по его морщинистому, изрытому оспинами лицу потекла кровь, разбавленная виски из с хрустом разбитой на его же голове бутылки. Закатив глаза, офицер сполз по стене на пол. Конопатый Бенджи отшвырнул в угол бесполезное горлышко и с видом утомлённого учителя произнёс:

— Три тройных бурбона — тридцать баксов. Официантка — сто баксов. Минет — пятьдесят баксов. Разбитая бутылка виски — пятьдесят баксов. Этого белобрысого я первый раз здесь вижу. Полицейский — за мой счёт. Итого, абрикос, с тебя пятьсот шестьдесят четыре бакса двадцать пять центов наличными.

Пуэрториканец и бровью не повёл. А минуту спустя, выкатив налитые кровью глаза и брызжа слюной, подбежал к Бенджи и истерически завизжал ему на ухо:

— А кто заплатит за бесценные яйца моего друга Мака? Наверное, ты, скотина? — и наотмашь ударил его рукояткой револьвера по лицу.

Бенджи покачнулся, но не упал. Подскочивший с другой стороны индеец стал выворачивать карманы его комбинезона, откуда посыпались стодолларовые купюры. Пуэрториканец мигом подобрал их и внимательно пересчитал, слюня пальцы.

— Этого мало! — обиженным тоном заявил он и приставил дуло к шее Бенджи. — Ещё штуку!.. Ты что, оглох? Ещё пять штук!.. Десять штук!.. Сто тысяч баксов, падаль!!!

Вдруг пуэрториканец с сумасшедшим хохотом прострелил толстую шею Бенджи, развернулся в зал и заверещал что было мочи:

— Деньги на бочку, ублюдки!!!

После этого он стал палить в толпу наобум, пока в барабане не кончились патроны. Несколько человек повалилось под столы, другие открыли ответную стрельбу. В буфете зазвенели бутылки и каскадом посыпались разноцветные осколки стекла. Официантки подняли визг. Пуэрториканец по-пластунски дополз до негра и вырвал у него из рук пистолет. Стали опрокидывать столы и стулья. Пол залили потоки спиртного, и в образовавшиеся лужи валились, поднимая брызги, раненые и убитые. Пуэрториканец, широко расставив ноги и пригнувшись, палил не целясь во все стороны из негритянского револьвера, отплясывая джигу на скользких трупах. Наконец, ноги у него разъехались, и, не сумев сесть на шпагат, он во весь рост растянулся на мёртвых телах. На него тут же навалились три здоровенных детины, заломавших ему назад руки и уткнувших его носом в лужу крови. Индейца как ветром сдуло. Рёбра пуэрториканца предательски захрустели, и он начал захлёбываться. Один из амбалов отнял у него револьвер, всунул дуло ему между ног и, не долго думая, отстрелил яйца. Пуэрториканец, судорожно выгнув назад спину, зарыдал от боли, но тяжёлая лапища снова ткнула его лицом в лужу, и он затих, продолжая извиваться.

— Я с детства мечтал об алом «кадиллаке» с откидным верхом, детка, — задумчиво произнёс амбал, а затем тихо прибавил, чуть не плача: — И вот моя мечта сбылась...

И портативным ломиком проломил череп пуэрториканца. Порывшись в его карманах, амбал выгреб все деньги, водительское удостоверение и ключи, встал с колен и, блаженно улыбаясь, поплёлся медленно к выходу. Вдогонку ему просвистело несколько пуль и полетел один стул, разбившийся вдребезги о вовремя затворенную дверь.

2000